Блаженны духом нищие, но праведны скоты, Молчащие о том, что совершили. Да видит Бог: он сроду не боялся темноты, И до начала предпоследней мили Ему была приятна эта ночь, Бесстыдно флиртовавшая с судьбою - Приятных чувств не в силах превозмочь, Он часть ее унес с собою. А ночь роняла на поля озон, Когда он улетал за горизонт. По рейсовым квитанциям оплачены счета, Диспетчер в ожиданьи истомился, А он не волновался, не боялся ни черта, И предпоследней мили не страшился. Не хлопотал о льготах для сирот, И потому не обьявляли поиск, И в этот непредвиденный полет Он улетал не беспокоясь. А ночь все знала, но молчала зло, И все молились, чтоб не занесло. Молитвы даром плетены - смеялась ночь потом И метки в черной книге расставляла, И он не виноват, что оказался под крестом, Но виновата ночь - она же знала! На предпоследней миле он завяз, И по жестокой внутренней команде Подумал, как потом любой из нас, Подумал он - о контрабанде. А ночь плевать хотела на вопрос, О том, что ж он такое не довез. Он мужем был неверным, но хорошим был отцом, Он не любил, когда над ним шутили, Он был немного снобом и немного подлецом, Но только лишь до предпоследней мили. И не жене - другой он был верней. Ко мне перед отлетом повернулся, Сказал: "Я расскажу тебе о ней, Когда вернусь." Он не вернулся. А ночь роняла звезды на поля, И вздрагивала трепетно земля. Остаточным мгновениям моя хвала и честь, И судорогам славу допою я. Не надо счастья, благ, любви, а надо только сесть, Не вынося, не зная, не рискуя. Но - колом вниз, и там последний знак Взбесившейся истерики мотора... Служители, закутанные в мрак, Уносят прочь тореадора. А ночь цвела, раскинув звездный храм И не придав значенья смутным снам.