Не нарушать бы вихрю эту тишь, Да нипочем ему не запретишь. Подует он, войдет в свои права И отделит пыльцу от рукава. Тому назад минуту или две Сидела бабочка на рукаве. Она была хрупка, была бела, А улетела, как и не была. Но через год не в наши ли края Она вернется из небытия, Прошелестит и в дымке пропадет, Чтобы опять возникнуть через год? А если что-то надо объяснять, То ничего не надо объяснять. А если всё же стоит объяснить, То ничего не стоит объяснить. Есть океан, которым брежу я. Над океаном набережная, Сто фонарей, бульвар - красиво, да? - Пыльца и дымка, суша и вода. На рейде яхта реет миражом. От яхты явно веет мятежом. И по бульвару, тоже как мираж, Вдоль океана едет экипаж. Чернеет китель. Светится фата. Куда-то к счастью катится чета, Куда-то, только что из-под венца, К небытию, на пристань, в небеса. Он офицер, он сдержан, а она Проиходящим столь восхищена, Что не решится выразить в ответ, Зовут ее Шарлотта или нет. Его лорнет - из тонкого стекла. Ее фата, как бабочка, бела. И ждут их там, куда летят они, Мятежной яхты залпы и огни. Колеса вязнут в дымке и пыльце, И океан меняется в лице, Того гляди, все кончится бедой... Но тут я ставлю точку с запятой; И в заводной сажусь аэроплан, И уношусь туда, где океан, - За миражом, за яхтой, за четой, За неразменной бабочкою той. А если что-то надо объяснять, То ничего не надо объяснять. Но если всё же стоит объяснить, То ничего не стоит объяснить. 1999